Два ангела на плечах. О прозе Петра Алешкина - Коллектив авторов

Трудно представить в таком качестве Петра Алешкина, ибо для него главным было не себя показать – дескать, вот как я умею написать, – а рассказать о горькой жизни своей родной Масловки. А кто сейчас помнит книги Абрамова?

Красота прозы романа, ее неповторимое очарование не только в безупречном языке. Она в человечности, глубине и искренности каждого высказанного в слове чувства. Она в той внутренней «работе души» (Л. Толстой) автора, которая становится достоянием каждого, кто берет в руки его произведения.

Книга взывает к развитию нашего самосознания – исторического, духовного, социального.

Сатирическая повесть «Судороги, или Театр времен Горбачева» – о перестройке. Писатель сразу, своей крестьянской мудростью, раскусил всю лживость и комедийность наступившего времени. На примере Масловки он показывает эфемерность демократических реформ, их идиотизм.

Повесть написана озорно, с искрящимся юмором.

«Зал затихал. Как же тут не затихнуть? Человек, с которым ты только вчера раздавил бутылку под тополем у клуба, оказывается, правый консерватор. А человек, с которым ты только вчера возил навоз на огород, экстремист. Как же ты их сам не разглядел? Вот что делается! Экстремисты, демократы, консерваторы в Масловке завелись».

Побывавший в Москве у сына Мишка Артоня, набравшись новых веяний, решает во что бы то ни стало стать местным депутатом. Конкуренцию ему составляют сторож Васька Свистун и школьный сторож Захар Бздун.

«По причине выборов привезли водку и портвейн. Мишке передали. что Свистун без очереди влез, взял бутылку портвейна и за углом из горла выдул. Руки трясутся у него, серый весь. Грозится, если проиграет, бутылку об голову Мишки разобьет».

Мишка Артоня, впрочем уже Михаил Игнатьевич, становится председателем сельского совета. Спонтанно возникает шальная мысль о суверенитете Масловки. Многим она приходится по нраву. И вот, поскольку на территории деревни когда-то жили половцы, объявляется Половецкая республика со своим флагом, гимном и правительством. Кстати, в истории много чего переименовывали – города и улицы, даже страны, но почему-то никто не догадался переименовывать реки. Так и осталась Волга, Ока, Алабушка…

Но демократия требует духовности. И масловчане это понимают. С чего в Москве началась перестройка? «Вот три кита, без которых нет перестройки: во-первых, платные туалеты; во-вторых, конкурс красоты; в третьих, видеозалы с сексфильмами.

– Верна! – выдохнули одновременно парламентарии и министры.

– С них и надо начинать, – удовлетворенно сел на свое место господин Сергей Макарыч и с места добавил: – А молоко, мясо, хлеб – вещи семьдесят лет дефицитные, еще пятилетку-другую подождут!»

Масловчане, ломая закостенелый советский уклад, заодно ломают и свои традиции. До работы ли теперь! Они уж и забывают, что родились крестьянами, тянет на мировые горизонты.

Вспоминаются забавные слова Чехова из его записных книжек:

«До сих пор в деревне были только господа и мужики, а теперь появились еще и дачники. Все города, даже самые небольшие, окружены теперь дачами. И можно сказать, дачник лет через двадцать размножится до чрезвычайности. Теперь он только чай пьет на балконе, но ведь может случиться, что на своей одной десятине он займется хозяйством…» Масловчане еще не превратились в дачников, но крестьянами они уже быть перестали.

Много смешного происходит в Половецкой республике: и платный туалет открыли, и свою революцию пережили.

Масловка – это наша страна в миниатюре. Писатель в повести ставит одну большую проблему – это народ как жертва и как опора перестроечной фантасмагории. Он показал как человек под влиянием всяческой бредятины сам становится провозвестником глупости.

Петр Алешкин наделен острым чувством гражданского самосознания. Смешное в жизни всегда вызывает в нем горькое раздумье о человеке, о его судьбе в современном мире, о нелепости общественного строя.

Если лишить искусство условности, оно потеряет свою сущность. Уже в самой идее перенесения жизни на страницы книги лежит ирреальность. Такой феномен, как время, даже у принципиального реалиста совершенно разрушает действительность, какой мы ее познаем в натуре, лишь только романист переносит время в книгу. Время в природе не имеет ничего общего со временем в романе, будь то у Толстого и Чехова, у Бальзака или Флобера, у Маканина или Алешкина. Неправдоподобие в искусстве неизбежно, и романист тем более художник, чем больше ему удается создать иллюзия правдоподобия. Это хорошо видишь, если сравниваешь, например, изображение смерти у Бальзака: что может быть нелепее длиннейших предсмертных речей-завещаний в романах Бальзака, если говорить о правдоподобии, – каких только умозаключений не высказывает умирающая мадам Клаас в «Абсолюте», наставляя старшую дочь и своего мужа, маньяка-ученого! Но иллюзия действительности этой смерти делает свое – читатель воспринимает смерть несчастной и верит реализму Бальзака. Любая смерть под пером Толстого – настоящий реалистический шедевр рядом со смертями француза. И все же это лишь иллюзия правдоподобия. Даже смерть Карениной полна иллюзорных условностей, когда изображение смерти начинаешь поверять действительностью: в правду состояния героини не могли ведь входить мысли об этом состоянии Толстого, а в поведение Анны не входил взгляд на это поведение наблюдателя-романиста. Условность алешкинской повести напоминает мне условность булгаковского романа «Мастер и Маргарита». Та же естественность, так же сразу врубаешься в действие, не замечая, что оно неправдоподобно, фантастично.

Не могут все сеять разумное, доброе, вечное: кому-то надо и пахать.

Об этом роман «Трясина» – эпизоды из жизни строителей. Задуман роман в 1978 году как киносценарий и был представлен во ВГИК как диплом. Затем киносценарий переработан в роман.

Его герой Андрей Павлушин приезжает по комсомольской путевке в Сибирь и попадает в бригаду своего старшего земляка Ломакина. Это добрый рассудительный человек, в слова которого писатель, как я понимаю, вкладывает свои наболевшие мысли. Ломакин говорит Андрею:

– Человеку без корней нельзя. Никак нельзя! У всего живущего корни должны быть. Когда корни погибают, дупло в душе образуется, душа сохнет, пустеет. Человек тогда, как трухлявое дерево, оболочка одна. Дунет ветерок посильней, и пропал человек… Когде вокруг тебя земляки, помнишь о корнях, помнишь, что ты не одиночка, что ты часть целого, что без тебя это целое уже не целое! Ценность свою лучше понимаешь, вера в себя приходит!

В бригаде собрались люди разные. У каждого за плечами своя непростая жизнь. И каждый мучается, думает о прошлом, переживает. Ведь невозможно так все оставшиеся дни рубить лес, жить в землянках, стыть на морозе или кормить гнуса.

Алешкин учит, что жизнь глубже, шире своего внешнего выражения. Нельзя жить, не осмысливая духовно жизнь, не ища в ней смысла. Сколько в самом этом поиске страсти, внутренней работы.

Не выдерживает спивающийся бывший интеллигент Олег Колунков. Сойдя с ума, он убивает Андрея. Так никто и не увидит их больше. Тело Андрея затягивается болотной трясиной, и опять все тихо на поверхности.

Мучающийся по семье и родине Михаил Звягин возвращается в Тамбов. Но не найдет он себе там покоя: все кажется мерзким и противным.

Неизвестно зачем живет на земле блудная жена-овечка Анюта. О таких в народе говорят: ни украсть, ни покараулить.

В тихом пьянице Гончарове узнаешь будущую армию бомжей нашего СНГ. Писатель как будто предвидел в начале 80-х этот тип, ставший ныне привычным явлением.

Лишь бригадир Ломакин осуществляет свою мечту: воротясь на родину, покупает дом, живет в кругу семьи, разводит сад. Через все трелевки, сибирские вьюги и каторжную работу шел он к этой мечте. У Ломакина получилось вернуться, у Звягина – нет.

Приезжает в тщетной попытке найти бывшего мужа Василиса, то есть найти свое незатейливое счастье. Не будет ей счастья, даже такого.

По Алешкину-писателю, в жизни-трясине, нужно найти твердое место для опоры. Для Петра Алешкина, жителя земли и русского человека, это место – детство:

«Он вспомнил летний вечер из детства. Живо увидел остывающее солнце над полем за деревьями, отца в клетчатой рубахе с закатанными по локоть рукавами, шагающего по пыльной улице деревни с вожжами в руке рядом с телегой, на которой установлена железная бочка с водой. На ухабах телега резко кренилась набок, вода, щелкнув, фонтаном вылетала из дыры, прорубленной сверху в железном боку, и рассыпалась в воздухе на мутные шевелящиеся шарики, которые шлепались на дорогу, зарывались в пыль. Лошадь останавливалась возле куста сирени, разросшегося так, что забор скрылся среди веток с большими мясистыми листьями. Из калитки, позвякивая пустыми ведрами, выходили мать и старшая сестра. Отец опускал в бочку ведро, черпал и подавал матери, расплескивая воду. скоро теплая пыль под колесами превращалась в прохладную жижицу. В нее приятно было ступать босыми ногами. Жидкая грязь щекотала пальцы, проскальзывая вверх между ними, и холодила ступни. У Андрея было свое ведерко, поменьше. отец зачерпывал и ему. Андрей, наклонившись от тяжести на один бок, цеплял дном ведра за траву, торопился к ближней яблоне, выливал на взрыхленную вокруг ствола землю и бежал назад.